Управление мировоззрением. Развитый социализм, зре - Страница 44

«Всякий знает, что такое чиновник русский, из тех особенно, которые имеют ежедневно дело с публикою: это нечто сердитое и раздраженное, и если не высказывается иной раз раздражение видимо, то затаенное, угадываемое по физиономии. Это нечто высокомерное и гордое, как Юпитер. Особенно это наблюдается в самой мелкой букашке, вот из тех, которые сидят и дают публике справки, принимают от вас деньги и выдают билеты и проч. Посмотрите на него, вот он занят делом, «при деле»: публика толпится, составился хвост, каждый жаждет получить свою справку, ответ, квитанцию, взять билет. И вот он на вас не обращает никакого внимания. Вы добились наконец вашей очереди, вы стоите, вы говорите – он вас не слушает, он не глядит на вас, он обернул голову и разговаривает с сзади сидящим чиновником, он взял бумагу и с чем-то справляется, хотя вы совершенно готовы подозревать, что он это только так и что вовсе не надо ему справляться. Вы, однако, готовы ждать и – вот он встает и уходит. И вдруг бьют часы и присутствие закрывается – убирайся, публика! Сравнительно с немецким у нас чиновник несравненно меньше часов сидит во дню за делом. Грубость, невнимательность, пренебрежение, враждебность к публике, потому только, что она публика, и главное – мелочное юпитерство. Ему непременно нужно выказать вам, что вы от него зависите: «Вот, дескать, я какой, ничего-то вы мне здесь за балюстрадой не сделаете, а я с вами могу все, что хочу, а рассердитесь – сторожа позову, и вас выведут». Ему нужно кому-то отмстить за какую-то обиду, отмстить вам за свое ничтожество».

И хотя у современных Акакиев Акакиевичей после революций и партийных чисток спеси немного поубавилось, родовые пятна царских чиновников явственно проглядывают на них и сегодня, поэтому под приведенным очень суровым, но правдивым обличением Достоевского подпишется почти каждый наш современник, который имел или имеет сегодняшний опыт хождения по отечественным «инстанциям».

В отличие от русского чиновника, считающего своим непосредственным долгом возведение многочисленных препятствий и рогаток на пути просителя (причем совсем не обязательно в корыстных целях), немецкий чиновник искренне, всеми силами старается помочь обратившемуся к нему гражданину положительно решить его вопрос, используя все доступные ему средства. Ф. М. Достоевский в качестве примера приводит реальный эпизод работы мелкого немецкого чиновника, почтового служащего, по роду службы обязанного общаться с десятками и сотнями незнакомых людей в день. Писатель ожидал какое-то важное для него письмо из России и несколько дней подряд справлялся о нем на почте небольшого немецкого курортного городка. Заметив его озабоченность, почтовый служащий запомнил его имя и фамилию, и когда письмо наконец-таки пришло, этот немец не пожалел своего времени, разыскал Достоевского на снимаемой им квартире и лично вручил долгожданную депешу. Я тоже, вместе с Достоевским, правда, спустя 150 лет, могу выразить свое восхищение работой немецких чиновников, тем более что как у постоянного жителя Германии, мой опыт общения с ними гораздо богаче того, который имел в свое время Федор Михайлович. Так вот, немецкие чиновники, с которыми я имел дело, были всегда необычайно дружелюбны, максимально вежливы, великолепно знали свое дело и были абсолютно честны и справедливы. Все вопросы – будь то денежное пособие, получение дополнительной учебы или места в школе для детей – всегда решались положительно и с минимальными затратами времени, числа посещений официальных кабинетов и количества исписанной бумаги.

Примечание. Было бы явной несправедливостью обрушить обличение Достоевского на всех поголовно прошлых и нынешних российских чиновников, а всех немецких при этом превозносить до небес. Безусловно, не все российские чиновники подвержены корысти, так же как и не все немецкие чиновники уподоблены ангелам. И среди немецких чиновников попадаются казнокрады и мздоимцы, а среди российского чиновничества были и есть люди исключительно честные, верой и правдой служившие и служащие своему отечеству, всеми своими знаниями и силами души старающиеся принести пользу своей стране и своему народу. Но весь вопрос в соотношении тех и других. Если среди немецких чиновников нечистых на руку найдется 5, максимум 10 %, то среди нынешних российских мы имеем почти обратную пропорцию.

Итак, для нас представляется несомненным существование некоего закона сохранения основных черт народного характера в нескольких поколениях. Степень интенсивности его действия, или, другими словами, период распада национального характера в различных народах зависит от многих факторов, в число которых входят уровень общей культуры, система традиционных духовных ценностей, интенсивность внешних воздействий и т. п.

Первое комическое отступление. Открытый нами закон не исключает фрагментарного выпадания отдельных общенародных черт характера в отдельном индивиде при глубоком погружении этого индивида в среду обитания другого народа. Один из моих нынешних коллег, ведущий инженер, немец, как-то поведал мне такую историю. Накануне он побывал в России в командировке на принятии в эксплуатацию установки, изготовленной нашей фирмой. Монтаж этой установки вела немецкая бригада с немецким же бригадиром во главе. Ведущему инженеру, моему собеседнику, все понравилось, за исключением места подключения установки к цеховым магистралям воды, пара, канализации и т. п. Он попросил бригадира дополнительно оборудовать это место небольшим шкафчиком с дверцей и замком, чтобы исключить несанкционированный доступ к вентилям и как-то прикрыть это «чугунное безобразие», резко контрастировавшее с нарядными панелями из нержавейки, сверкающими ручками и прочими чудесами немецкой техники. На следующий день бригадир доложил, что приказание исполнено. Когда мой знакомый коллега увидел этот шкафчик, дар речи у него пропал совершенно. На фоне безупречных, величественно сверкавших чистотой панелей он увидел какой-то дикий гробик неправильной формы, вдобавок небрежно выкрашенный отвратительной темно-зеленой краской прямо по ржавчине, с художественным продолжением мазков кисти на немецкие панели. «Гробик» был сварен лошадиными швами с прожогами и брызгами застывшего металла из пятидесятого уголка и листа-тройки. Впереди красовалась криво приваренная с помощью обычных, отживших свой век оконных петель дверца, в которой была прожжена электродом внушительная дыра. Из дыры победоносно торчало кривое ухо, на котором висел огромный амбарный замок. Когда к ведущему инженеру вернулся дар речи, он гневно спросил бригадира, указывая на зеленое чудовище: «Что это?» Обернувшись в направлении грозно указующего перста инженера, бригадир-немец как ни в чем не бывало пожал плечами и ответил: «Как просили, шкафчик». «Я этого не просил!»– снова показывая на гробик и теряя терпение, заявил мой знакомый. Бригадир снова, но уже обиженно, пожал плечами и ответил, что шкафчик в точности соответствует заявке – закрывает трубы, имеет дверцу и замок. Потом он добавил, что дверца, хотя и с трудом, но открывается и закрывается и что ведущий инженер в этом может сам лично убедиться. Комизм ситуации заключался в том, что мой знакомый давно знал этого бригадира с самой лучшей стороны, но тогда этот бригадир работал в Германии. Ничего больше не сказав, подписав все бумаги, ведущий инженер покинул площадку.