Управление мировоззрением. Развитый социализм, зре - Страница 46

Отметим два важных момента. Эта многовековая культура общинной демократии в России, во-первых, выработала вполне определенное мировоззрение и воспитала устойчивые нравственные принципы в огромной массе крестьян, базировавшиеся на фундаменте ортодоксального христианства и всегда решающим образом влиявшие на все крутые повороты российской истории. А во-вторых, огромный опыт и укоренившаяся традиция выработки и принятия жизненно важных решений с помощью самых чистых, первозданных демократических процедур напрочь опровергает ложь о якобы отсутствующей у русского народа демократической традиции и об исконно рабской природе русского человека.

К концу XIX века в относительно плотной изоляции России от Запада появились значительные бреши, в которые хлынули не только идеи, но и в корне отличающиеся от русской общинной традиции примеры новых принципов устройства общества и образцы новых типов организации хозяйственных, экономических отношений.

Одним из непримиримых и последовательных противников слепого копирования Запада, убедительно доказавшим несовместимость русского общества с западными образцами организации управления государством и обществом, в то время стал выдающийся царский сановник, мудрый консерватор К. П. Победоносцев. Он был категорическим противником введения в России элементов западного парламентаризма. В своих статьях, в переписке он очень убедительно доказывает гибельность для той России попыток введения представительской формы управления государством. Причем основным препятствием к проведению демократических реформ в России он называет общинный уклад жизни основной массы российского населения. В статье «Великая ложь нашего времени» он приводит следующую характеристику общинному быту вообще, противопоставляя его быту англосаксонскому в частности, отличающемуся высокой сознательностью и чувством ответственности образующих его самостоятельных индивидуумов:

«Свойство его состоит в том, что человек не столько сам собою держится, сколько своею солидарностью с тем или другим общественным союзом, к которому принадлежит. Отсюда, с ходом общественного и государственного развития слагается особливая зависимость человека от того или иного семейного или общественного союза и, в конце концов, от государства. Эти союзы, быв в начале крепкими учреждениями – семейными, политическими, религиозными, общественными, крепко держали человека в его жизни и деятельности, и ими, в свою очередь, держалось все общественное и государственное устройство. Но эти союзы с течением времени или распались, или утратили свое вековое господственное значение, однако люди продолжают по-прежнему искать себе опоры и устройства судьбы своей и благосостояния – в семье своей, в своей корпорации и, наконец, в государственной власти (все равно, монархической или республиканской), возлагая на нее же вину своих бедствий, когда этой опоры, по желанию своему, не находят. Словом сказать, человек стремится к одной из этих властей пристроить себя и судьбу свою. Отсюда, в таком состоянии общества, оскудение людей самостоятельных и независимых, людей, которые сами держатся на ногах своих и знают, куда идут, составляя в государстве силу, служащую ему опорою, и напротив того, крайнее умножение людей, которые ищут себе опоры в государстве, питаясь его соками, и не столько дают ему силы, сколько от него требуют…»

Таким образом, по мнению Победоносцева, введению в России представительской формы правления в то время препятствовала банальная, но неразрешимая на тот момент кадровая проблема – отсутствие в стране необходимого количества людей самостоятельных, ответственных и знающих, появлению которых в России надежно препятствовала массовая сельская община.

Вполне возможно, что Столыпин, будучи прекрасно осведомленным об этом предупреждении Победоносцева и многократно убедившийся сам в его абсолютной правоте на личном опыте общения с первым российским парламентом – Думой, основной задачей своих реформ видел создание в России достаточного количества ответственных, благоразумных и зрелых людей – квалифицированных кадров, необходимых для построения «Великой России». И только поэтому уничтожение русской общины стало главной целью его реформ.

Первое гипотетическое отступление. Сегодня нам, особенно тем, кто уже вооружен выведенным выше законом сохранения национальной идентичности (т. е. доказанным существованием достаточно длительного периода устойчивого сохранения и передачи из поколения в поколение специфики культурной народной традиции), представляется нереальным указанный Столыпиным срок в 20 лет для решения этой сложной политической, экономической, но в первую очередь кадровой задачи. Инертность огромной страны с 90 % крестьянским населением, проживавшим главным образом в общинах, неравномерно рассыпанных на огромной территории, не могла быть преодолена в такой короткий период. Однако винить Столыпина в прожектерстве нельзя. Нужно понять и почувствовать пульс того времени, когда казалось все возможным; когда традиционные представления о мире под ударами открытий естественных наук, достижений техники рушились как карточные домики; когда воля и разум человека, казалось, способны были творить любые чудеса. Именно эта пьянящая атмосфера фундаментальных, революционных изменений в науке и существовавшем тогда мировоззрении создала иллюзию возможности таких же революционных и радикальных преобразований и в обществе. Вполне возможно допустить, что Столыпин, внешне оставаясь монархистом, в глубине души видел будущую Россию парламентской республикой, а главной целью его реформ было создание ответственного электората для настоящей выборной власти, призванной заменить безграничную единоличную власть «помазанника». У нас есть веские основания для такого предположения. Ив самом деле, зачем понадобилось монархисту проводить бескомпромиссную политику уничтожения общины, самой многочисленной, хорошо управляемой, прогнозируемой и, пожалуй, единственной части российского общества, свято поддерживавшей культ царя и авторитет церкви? Тем более сразу после мощных революционных волнений, потрясших страну до основания. Экономическая целесообразность разрушения общины представляется еще более туманной – ведь любому человеку, даже далекому от крестьянских проблем, ясно, что успешная работа над общим повышением аграрной культуры в стране, значительный рост механизации и интенсификация сельского хозяйства технически гораздо легче осуществимы именно в крупных хозяйствах с многочисленной рабочей силой и общей кассой. Не говоря уже о проблемах использования мощной техники на небольших участках, о конфликтности и даже взрывоопасности вопросов дележки земли на отруба и т. п. Только объединения крестьян способны брать крупные кредиты, закупать технику любой сложности, удобрения, отправлять на учебу своих представителей и т. п. Огромное же количество крестьян-собственников, которое должно было появиться в результате реформы, невозможно было охватить полновесными кредитами и таким образом в одночасье поставить агрокультуру страны на современный уровень. Да и крестьянин-единоличник, получив кредит, вряд ли бы стал интересоваться новинками науки и техники, больше полагаясь на опыт и инструменты своих прадедушек и прабабушек, попутно стараясь подешевле запрячь в работу на полученные им от казны деньги семью своего неудачливого соседа. Значительная же часть крестьянства, оставшаяся без земли, разоренная, потерявшая все в результате реформы, валом бы повалила в города, где к тому времени необходимость в воспроизводстве рабочей силы с лихвой обеспечивалась самим городским населением. Тем самым создался бы жесточайший социальный кризис в городах, который неминуемо бы привел Россию к «великим потрясениям».