Достоевский в своих дневниках приводит следующую оценку русских, которую он слышал от европейцев, его современников: «Поскоблите русского, и окажется татарин». Это середина XIX века, когда русские войска помогали европейским монархам успешно гасить то тут, то там вспыхивавшие бунты и революции. Потом было освобождение Балканского полуострова от Османского ига, которое тоже не понравилось континентальной Европе, потом была Первая мировая, во время которой известие «Русские идут!» приравнивалось к концу света. Бравый солдат Швейк простодушно сообщает, что в его подразделении у таких же, как он, бравых солдат, сапоги моментально наполнились, когда им перед строем объявили о приближении передовых русских отрядов.
Но вот наконец-таки случилось долгожданное – Россия, к неописуемому восторгу «западников», внезапно сбросила с себя заскорузлую патриархальность вместе с последней абсолютистской монархией в Европе, безжалостно растоптала собственную религию, которой была верна 1000 лет, и решительно оделась в ультрамодный даже для продвинутого Запада наряд – приняла в качестве государственной ультрарадикальную атеистическую идеологию – марксизм, разработанную лучшими европейскими умами. И что же? Стала она милее и роднее Европе после этого, очутилась в ее раскрытых объятьях? Ничуть не бывало. Наоборот, плохо скрываемые в прошлом недоверие и подозрительность к России сменились после революции открытой враждебностью. Гитлеровский фашизм, примитивно усыпляя бдительность западных стран клятвенными обещаниями решительно покончить с русским колоссом, незаметно и почти безо всякого сопротивления тем временем захватил и поработил всю Европу. Очарованные сладостными грезами об «окончательном решении восточного вопроса», они спохватились только в сентябре 1939 года, когда любовно взращенный ими монстр перестал им подчиняться, проявив себя во всей мощи и бесчеловечной жестокости. Русские, ценой невиданных жертв, спасли себя, европейцев, да и весь мир от коричневой чумы. Уважение к ним в мире поднялось до небывалых ранее высот, среди народов многих стран стали очень популярны коммунистические идеи. Чем же ответили руководители Запада? Опустили перед СССР «железный занавес» с помощью отставного премьера Черчилля, сочинившего миф об агрессивности СССР и якобы вынашивании им планов по захвату мира. Обескровленный и разрушенный послевоенный СССР и мечтать не смел о ведении новых войн, а тем более с противником, обладавшим атомным оружием и средствами его доставки – стратегической авиацией, которой в СССР не было и в помине. Хотя бы только по этой причине СССР неукоснительно соблюдал все договоренности стран-победительниц об устройстве послевоенной Европы. Поэтому Черчиллю понадобилось знаменитое выступление в Фултоне еще и для оправдания своей «излишней мягкотелости» на Ялтинской конференции и для, соответственно, собственной реабилитации в глазах единоверцев после «предательства» интересов Запада в отношении стран Восточной Европы. Заодно этой речью Черчилль предпринял удачную попытку возвращения из полузабвения на политический Олимп. Холодная война, сковавшая мир на последующие сорок лет, время от времени принимавшая формы истерии и несколько раз ставившая цивилизованный мир на грань исчезновения, целиком лежит на совести Запада – СССР во всех витках гонки вооружений был догоняющей стороной, вынужденной отвечать на вызов противника.
В этот период добавилась еще одна, уже чисто материальная причина для нелюбви к русским: оказалось, что у «плохого» мальчика Вовы в песочнице еще остались большие запасы золотого песка, в то время как в песочницах «хороших» мальчиков эти запасы стали быстро подходить к концу.
Повсеместная борьба с Россией, с ее влиянием не прекращалась ни на минуту. Она ненадолго ослабела только тогда, когда курс Горбачева – Шеварднадзе и затем Ельцина – Козырева лишил Россию самостоятельной, независимой внешней и внутренней политики. Как только новая администрация, сменившая ельцинский компрадорский режим, заявила о наличии не только «общечеловеческих», но и собственных, российских интересов, прежняя борьба с Россией в духе времен холодной войны возобновилась с новой силой. Продолжается она и до сих пор. Стоило Шредеру в ранге канцлера Германии пойти дальше любезных улыбок в отношениях с Россией, позволить себе перейти на «ты» с президентом России, совместно наметить перспективы долгосрочного сотрудничества, как тут же в печати и на телевидении у него появились целые армии критиков и недоброжелателей. Не учел Шредер негативного влияния «русского фактора» и на объявленных им досрочных выборах, где он надеялся в открытой дискуссии честно победить своих оппонентов, вполне обоснованно рассчитывая получить большинство голосов в поддержку своего непопулярного, но необходимого Германии курса. Шредер справедливо полагал, что в выборной борьбе ему удастся публично разоблачить неконструктивную критику и сплошь популистские обещания оппозиции. Но над ним, незаметно для него самого, уже довлел штамп «союзника Кремля», поэтому выборная компания закончилась вничью, а Шредеру пришлось покинуть пост канцлера страны. После отставки он принял должность исполнительного директора крупного европейского проекта. Опытнейший европейский политик, он наивно полагал, что за его активное личное участие в важнейшем для Европы энергетическом проекте – проведении прямого газопровода из России по дну Балтийского моря в Германию – он удостоится похвал или, по крайней мере, одобрения. Так бы оно и было, если бы эта труба шла, например, из Норвегии. Быть бы Шредеру в этом случае вторым лучшим немцем (первым же, конечно, остается Горбачев). Но труба должна была быть протянута из России. Но этой причине и случилась та невообразимая вакханалия улюлюканья, насмешек и оскорбительных подозрений, которая даже его, закаленного мужчину со стальными нервами, заставила испытать горечь обиды, о которой он пишет в своих мемуарах. Примечательно, что одновременно со Шредером вышел в отставку министр иностранных дел Германии Фишер, который, как и Шредер, сразу получил работу за рубежом, но в США. Однако никого из немецких СМИ не заинтересовало ни это назначение, ни размеры гонораров.